Обещанного обычно ждут три года, а я только на несколько дней задержал.)
В общем, я закончил фанфик. Мне так и не удалось сделать его на уровне, но так как фанфики я в принципе писать не умею, прощу себе на этот раз. Пускай это будет черновой вариант, я же собираюсь писать длинный-длинный фик на этот же пейринг, а еще, с подачи Локона, возможно буду еще по "Кошмару" что-нибудь ваять.
Спасибо, что хоть после редактирования он пришел в более-менее вменяемый вид, а то изначально я вообще решил, что мне внезапно снова стало 12 лет и я вернулся во времена страшных некрофилийный фанфиков по Реаниматору, кривеньких корявеньких памятников моего детства. х)) Но нет, теперь оно круче, теперь оно на уровне, когда мне было 15, наверное.) В общем, нет предела совершенству, а мне еще надо подтягивать все к своему истинному возрасту, так как позор мне за неумение писать фанфикшн. <3
Наслаждайтесь чочочкой, любые жалобы на мой идиотизм принимаются. :3
Автор: Mayor Buckman
Фэндом: Hellraiser
Пейринг: Pinhead/Kirsty
Название: вордовский файл называется "опаопа", но я сомневаюсь, что надо оставлять это название, так что его просто нет.
Рейтинг: без понятия. R? я в этом не разбираюсь.
Дисклеймер: все не мое, все Баркера, я только примазался. :3
Предупреждение: автор творил с температурой 38-39, а редактировал в тот день, когда случайно забыл дома мозг. а еще автор не умеет составлять шапки и понятия не имеет, нахрена он только что это сделал.
вкушать потоки бреда <3
Не каждый может постичь истинное наслаждение. Не каждый может понять его, не попробовав хотя бы один раз. Ощущение рельефного орнамента на кончиках пальцев, тепло бежит по рукам, а затем и по всему телу, электрическим током, сковывает конечности, вытягивая из грудной клетки тихий всхлип. Сердце бешено колотиться, кровь приливает к голове, в глазах стремительно темнеет, мешая разглядеть силуэты тех, кого призывает человеческое желание достичь недостижимое, познать то, чего не существует в этой реальности.
Желание не может быть случайностью. И когда она впервые коснулась поверхности шкатулки, это произошло отнюдь не по воле случая.
На этот раз не было ни малейшего шанса сбежать. Оставалось лишь судорожно ловить ртом воздух, пытаясь собрать в кулак все свои силы лишь для того, чтобы жалобно проскулить бессмысленные мольбы о пощаде. Раз от раза, стоило только раздаться негромкому скрипу двери, она прижималась к холодной стене всем телом, словно пытаясь слиться с ней, замирала, как кролик перед удавом, впадая в ступор, кусая губы до крови. Слезы лились по щекам, раздражая кожу, ноги становились ватными, не давая никакой возможности избежать страшной участи с помощью сопротивления. А ведь сначала она пыталась спастись, была ли то попытка бегства или же еще более жалкая – применить силу, ударить, отбиться, поцарапать…
И только потом она поняла, насколько это глупо. Насколько она ничтожна, насколько слаба. И с каждым разом желание бороться становилось все слабее, уступая место другого рода ощущениям.
Персональный Ад. Он для каждого свой, неповторимый, мучительно терпкий, нескончаемый. Каждая минута боли – это час, час – это минута. Понятие времени исчезает, лишь постоянное напоминание тихим голосом: у нас еще есть вечность. Вечность страданий и наслаждений, и постепенно грань между значениями настолько разных слов стирается, и они сливаются воедино.
Звон цепей с легкостью проникал сквозь звуки собственного сбившегося дыхания и биения сердца. Керсти изо всех сил старалась держать глаза закрытыми, как будто это могло помочь избавиться от мыслей о том, что сейчас будет происходить. Сжимала губы, чтобы не кричать и не умолять, так жалостливо, так унизительно и так бесполезно. Замирала, чтобы не видно, как дрожит все ее тело, хотя, казалось, от этого начинала дрожать все сильнее. Звон прекратился, наступила тишина. Кожа покрылась мурашками от холода: вошедший в комнату остановился прямо перед девушкой. Она все еще не разжимала веки, но ясно ощущала, как скользит по ней его взгляд – взгляд мясника, изучающего тушу, прежде чем начать ее разделывать. Загнанная в угол Керсти смогла лишь тихо всхлипнуть от страха, продолжая жмуриться и жадно хватать ртом воздух, будто накапливая его в легких для следующего этапа. Они оба знали, что он будет из себя представлять.
Громкий крик заполнил собой весь мир, весь ад, всю вселенную боли, сразу после того, как резко и раздражающе звякнули тяжелые цепи. Все лицо было мокрым от пота, слез и крови, пересохшие губы трескались, вопли превращались в рыдания. Чувствовать, как рвется кожа, подобно тонкой бумаге, как острые крючья разрывают напряженные мышцы, как каждая нервная клетка извивается в чудовищной агонии, и не закричать – это было невозможным. Не нужно было открывать глаза, чтобы осознать: как сама девушка судорожно набирала воздух в легкие, демон ловил ее крики бледно-голубоватыми сухими губами, так же жадно, но в его действиях ощущалась властная уверенность, которая только сильнее подавляла инстинкт самосохранения. Цепи внезапно и шумно попадали на сырой пол, вынуждая Керсти вскрикивать от того, как острия крючков выходили из-под кожи, оставляя струйкам крови рисовать причудливые линии.
Резко обжигало ледяное прикосновение чужих рук обнаженную кожу. Длинные пальцы быстро и точно выискивали рваные раны на гладкой поверхности и кончиками погружались в них где-то на полсантиметра, расширяя проделанные крючками отверстия. Снова крики, всхлипы, мольбы, хотя язык заплетался из-за того, насколько сильно сознание было затуманено болью. Ответы, произнесенные проникающим в самую душу, тихим, низким голосом сенобита, она никогда не могла разобрать из-за стука крови в ушах и визгливого выражения собственных страданий.
Ноги предательски подкосились, и девушка упала на пол. От неожиданности ее глаза, которые она так долго старалась держать закрытыми, распахнулись, и полный ужаса взгляд метнулся наверх, бесконтрольно даже желая встречи со взглядом мучителя. Черные и непроницаемые, холодные и безжалостные, его глаза смотрели сквозь любую оболочку и разум, выискивая всю информацию о самых потаенных желаниях и страхах, но при этом никак не выдавая мысли хозяина. Лучшей участью было бы провалиться в ледяную мутную прорубь, захлебываясь и тщетно пытаясь перебирать сводимыми холодом конечностями, чем хотя бы раз заглянуть в эти глаза, снизу вверх, со смесью страха, покорности и мольбы.
От подобного взгляда на его лице всегда появлялась едва заметная улыбка, не то издевательская, не то просто дразнящая, чтобы девушка почувствовала себя еще более беспомощной. Холодные пальцы сжимали уже следующее орудие пыток, демон склонился над беззащитной жертвой и вновь методично, с интересом, старательно разрезал плоть, кромсал тело, как скульптор-перфекционист кромсает кусок камня. Он будто вел лишь ему одному понятную игру: возникало ощущение, что у каждого нанесенного пореза свой порядок и свое значение, которые должны привести к какому-то конкретному результату. Лезвие вдруг ставшего ненужным серпа лязгнуло где-то в углу, а руки, ледяные и совершенно сухие, начали проводить обследование каждого нового пореза, да и взгляд с особой тщательностью изучал по сантиметру кровоточащих ран. Керсти оставалось лишь глотать слезы и ненавидеть себя сильнее с каждой секундой, но уже не столько из-за своей беспомощности, сколько оттого, что тело вдруг начинает вздрагивать уже от удовольствия, охотно двигаясь по любому негласному указанию сенобита. Грань размылась, и продолжала испаряться с каждым вскриком, с каждым шумным вздохом, с каждым прикосновением.
Наслаждения ада всегда изысканы в своей болезненной извращенности. Только они могут заставить кричать от отвращения и удовольствия, от боли и желания. Она умоляла постигающего ее плоть сенобита остановиться, одновременно внутренне взывая к тому, чтобы эта вечность так и осталась вечностью. Зубы сводило, как от анестезии, когда из его рта с каждым выдохом выходил промерзлый пар, прямо сквозь ее губы влагой оседая на пересохшем языке. Разрезая, вспарывая, кромсая ее кожу, он каждый раз стирал вытекающую кровь, ладонями болезненно и медленно проводя по открытым ранам. Девушка почему-то знала, что обжигала его сильнее, чем может обжечь пламя ада, что ее страдания, вызванные не одной лишь физической болью, доставляют сенобиту такое же удовольствие, как и ей самой. Он каждый раз знал, что хочет от этой плоти, истязая не только тело, но и разум.
В этом мире боль и наслаждение были сестрами, сиамскими близнецами, и одно не могло существовать без другого. Грани больше не было вовсе, она исчезла, оставив последний стон, самый долгий, самый мучительный, вспарывающий тишину и вечность так же легко, как лезвие вспарывает мягкое и податливое мясо. А потом наступала всепоглощающая пустота, давящая и беспощадная. Неслышимый стук шагов и скрип двери, и Керсти снова одна в своем персональном аду. Пустота заполняла собой все, лишала каких-либо остатков сил. Температура тела понижалась, заставляя его остывать, кровь сворачиваться, а сердечный ритм замедляться. Стекленеющие глаза взглядом замирали на потолке. Не оставалось никаких ощущений, мыслей, переживаний. И никак не хватало сил ответить себе на один простой вопрос, рождавшийся в голове каждый раз, как закрывалась дверь. Перед тем, как в пустоте отключалось сознание.
Может быть, на самом деле Адом было только ожидание?